...обречённый на вечную горечь утраты и вечное счастье быть собой (М. и С. Дяченко)
24.11.2014 в 15:34
Пишет Rowana:Там, где меньше всего любви,
Чаще идут в бои под ее эгидой.
Проще убить,
Чем самому погибнуть.
Слышишь, тот, у кого нет единого облика,
Тот, кто смотрит на нас из-за облака,
Помоги нам.
URL записиЧаще идут в бои под ее эгидой.
Проще убить,
Чем самому погибнуть.
Слышишь, тот, у кого нет единого облика,
Тот, кто смотрит на нас из-за облака,
Помоги нам.
Проще убить,
Чем самому погибнуть. - это в таких раскладах очень верно. Просто потому что "с дырой внутри на месте необходимого опыта" умирать - страшно. Убивать - легко.
но я прекрасно понимаю, о чём ты говоришь.
и слов из песни не выкинешь, хотя по смыслу я бы выделил для себя всё же
"Там, где меньше всего любви,
Чаще идут в бои под ее эгидой.
Слышишь, тот, у кого нет единого облика,
Тот, кто смотрит на нас из-за облака,
Помоги нам."
читать дальше
Твое имя святится, счастье мое горчит.
Я хочу закричать, а ты говоришь: молчи,
Превращаешь вино в вину, сотни фраз - в одну,
Крики радости - в осторожность и тишину,
Проиграй мне войну, пока я иду ко дну.
Отпусти меня вспять, мне нечего здесь терять,
Чьи-то сонные дети ластятся к матерям.
Выбивайся из сил, но взялся - так уж неси,
На земле сразу станет яко на небеси.
Ладно, я помолчу, но большего не проси.
И во веки веков, аминь, и что там еще,
Я чуть-чуть помолчу, но выставлю после счет.
Ты сегодня ничей, и родинка на плече,
Как клеймо и как орден, знамя, позор и честь,
Станет лед горячей от наших с тобой ночей.
Так прославь немоту, внутри разливая ртуть,
Я хочу закричать, ладони прижав ко рту.
Время - лидер продаж, и хлеб нам насущный даждь,
Наше счастье совсем простое, как карандаш...
Я молчу, прочитай мне заново Отче наш.
Пой о том, как мы рвали неводы, как резали сети - и плыли к другим рыбакам.
Книга, где наши записаны имена.
Только рассвет дотягивается до дна,
Небо, как мандарин, разделив на дольки.
Вязкий туман забирается под рукав,
Ты не просил, но вот сердце и вот рука,
Горный хребет, между ребер течет река -
Здесь и секунда кажется слишком долгой.
Вот тебе мир - весь зеленый и голубой,
Где заливается скрипка, гудит гобой.
Ты не просил, но вот верность и вот любовь,
Выросшая из света, а не из долга.
Я же сам все выбрал - о чем жалеть?
Сорок пять лет глупости, дальше - смерть.
Этот пьяный ветер, я знаю сам,
Остается перьями в волосах.
Сорок пять лет тянемся к небесам.
Что ж, поставим точку над буквой "йот",
Я молчу об этом, она поет:
Сорок пять лет страха, потом полет.
Самолетам падать, кричать грачам,
Возвращаться к боли в руках врача,
Сорок пять лет плакать, чтоб замолчать.
Доползти до солнца, дойти до дна.
За окном - свобода, внутри - вина.
Сорок пять лет крика - и тишина.
Слово, внутри затихшее, не родится.
Сколько нас здесь бездушных, безумных, голых?
Тот, кто взойдет на гору, увидит горе,
Небо облепят черные злые птицы.
Красное солнце, пот на уставших лицах,
Цепи следов, ведущие на агору.
Гордый твой город тонет в дыму и гари,
Строится на костях и крови забытых.
Если мы возвращаемся, убегая,
Будь безрассудней - выйди в огонь нагая,
Вылей святую воду, бросаясь в битву.
Не сосчитать всех преданных и убитых,
Кто нас теперь, безбожных, оберегает?
Гордый твой город - вряд ли об этом вспомнят,
Если подобной вере дано остаться.
Кажется, что стою посредине поля,
Тихой печалью, жадной бедой заполнен,
Слишком устав надеяться и пытаться.
Красное солнце кровью течет по пальцам -
Так мы идем за богом, что нас не понял.
Гордый твой город, сколько здесь было боли,
Страха и поражений, побед условных?
Где наша смерть нас ждет: за чертой прибоя,
В чьей-то постели, дома, в разгаре боя?
Вечер последний выдох ладонью словит,
В реках крови утонет святое слово -
Где же тот бог, что должен был стать любовью?
Никогда не знал ни любви, ни слез.
Умирай, пока еще молодой,
Умирай, пока это не всерьез.
На твоей ладони стежки внахлест,
Умывайся утром живой водой.
Никакому счастью не страшен быт,
Если с неба светит тебе маяк.
Воскресай, пока еще не забыт,
Воскресай, пока еще помнишь как,
И соври, что знаешь наверняка,
Кого сам убил и кем был убит.
Сплюнь слова, что замерли на губах,
Что рвались наружу сквозь твой живот.
Обнимай в бреду эту ночь, как брат,
Уходи всего за миг до того,
Как убьешь остатки в себе раба,
Как убьешь в себе себя самого.
Большего нам уже, так и быть, не нужно.
Правда опять звучит чересчур натужно.
Желтое солнце плещется в красной кружке,
Синее небо плавает на траве.
Были свободны, стали плечом к плечу,
Каждый ведь ровен, равен и одинаков.
Целую ночь казались одним, однако
В том-то и фокус - после не стоит плакать
И улыбаться только совсем чуть-чуть.
Ну, а потом - без жалости уходить,
Каждый теперь как будто и Кай, и Каин:
Мерзнет под утро, держит в ладони камень.
Синее небо не обхватить руками,
Жаркому солнцу биться в чужой груди.
Поверь мне, что именно
Так замыкается круг истории.
Ты, конечно же, знаешь: все, что случилось, того не стоило,
Но на самом деле у нас с тобой не было даже выбора -
Мы из этой страшной игры перед самым финалом выбыли.
Я навстречу к тебе иду по дороге, что сплошь из выбоин
Состоит,
По шагами/слезами меченной территории.
Слишком сложно закончить то, что кажется очень простым на вид.
Никому не говори о том, что до сих пор изнутри болит,
Оставайся нем.
Ночью красное солнце камнем лежит на дне.
Вспоминай меня каждый раз, когда месяц становится старым,
И не думай, что скажут однажды небесные комиссары,
Возвращайся ко мне -
Поворачивай вспять колесо сансары.
мб, я тебе и кусочки своего мира кидаю заодно, уж не обессудь)
Но, кажется, я понимаю, где начинается наше общее.
В публичном доступе я это делать не хочу.
ну тогда в скайп по этому поводу, да))
Ну или та или иная мысль, когда она проступает отчетливо и явно - как у Бродского, или как в вашем стихотворении, с которого начался наш разговор с Jah Linn.
и правда, у Бродского-то всегда всё в открытую.)